Я, Алекс, только что вернулся домой из колледжа. Дом был тих и спокоен, и я чувствовал, как напряжение последних недель начало спадать. Я сбросил рюкзак на пол и направился в кухню, чтобы найти чего-нибудь поесть. Там я увидел её — Карину, мою мачеху. Она стояла у стола, нарезая овощи, её длинные каштановые волосы были собраны в хвост, а фигура была подчеркнута облегающим платьем.

Ветер с моря гнул кипарисы за окном, но в мастерской пахло глиной и потом. Я вытирала руки о фартук, наблюдая, как Данила мнет глину — его пальцы, сильные и грязные, заставляли массу обретать форму моих бёдер.

— Не так, — он шлёпнул по моей ягодице, оставив глиняный отпечаток. — Надо чувствовать изгибы.

Мне 38. Ему 22. Я — вдова его отца, он — наследник керамической империи. Мы танцевали этот танец с тех пор, как он вернулся из Флоренции с дипломом скульптора и взглядом, прожигающим мои хлопковые платья.

Дождь стучал в панорамные окна пентхауса, но звук тонул в рёве саксофона из колонок. Я потягивала виски, наблюдая, как Никита разливает по бокалам наш третий боттл. Ему 23, но он обращался с бутылкой «Далмор» как ветераны — одной рукой, не глядя, с лёгким хрустом льда.

— Папа просил передать, — он протянул конверт с логотипом аукционного дома. — Твои картины сняли с торгов. Опять.

Виктория нашла куклу в сундуке на чердаке. Фарфоровое лицо, платье из паутины, глаза из балтийского янтаря. Пасынок стоял в дверях, держа керосиновую лампу — свет дрожал, как её руки.

— Это Лора, — сказал Артём. Ему было 19, но голос звучал, будто он курил с пелёнок. — Папина первая жена. Вернее, то, что от неё осталось.

Он щёлкнул замком на сундуке, когда она потянулась к кукле. Виктория вспомнила свадьбу: Артём, тогда 17-летний, вылил чернила в её свадебный торт. «Добро пожаловать в ад», — прошептал он, облизывая пальцы.

Алиса разбила графин в семь утра. Хрустальные осколки разлетелись по мраморному полу, смешавшись с каплями виски. Она замерла, глядя на своё отражение в осколке — 42 года, седина в чёрных волосах, губы, подведённые дрожащей рукой.

— Снова бухаешь? — Голос пасынка прозвучал из дверного проёма.

Каждый удар дверцы стиральной машины отдавался в висках. Марина перебирала бельё, стараясь не смотреть на трусы пасынка с выцветшими надписями «BAD BOY». Ей было 38, ему — 19. Разница, которую свекровь называла «позором», а подруги — «предчувствием беды».

Сергей вошёл на кухню, запах дешёвого энергетика смешался с ароматом лавандового кондиционера. Он сел на стол, голые колени в ссадинах. Отцу говорил, что упал с велосипеда. Марина видела фото в его телефоне — драка у клуба, кулак в крови незнакомца.

Меня зовут Вероника, и я только что закончила работать над новым дизайн-проектом. Я сидела в своем кабинете, окруженная чертежами и образцами тканей, когда услышала, как открылась входная дверь. Это был Джеймс, мой пасынок. Он только что вернулся с тренировки по боксу, его тело было покрыто потом, а на лице сияла улыбка.