Виктория нашла куклу в сундуке на чердаке. Фарфоровое лицо, платье из паутины, глаза из балтийского янтаря. Пасынок стоял в дверях, держа керосиновую лампу — свет дрожал, как её руки.

— Это Лора, — сказал Артём. Ему было 19, но голос звучал, будто он курил с пелёнок. — Папина первая жена. Вернее, то, что от неё осталось.

Он щёлкнул замком на сундуке, когда она потянулась к кукле. Виктория вспомнила свадьбу: Артём, тогда 17-летний, вылил чернила в её свадебный торт. «Добро пожаловать в ад», — прошептал он, облизывая пальцы.

Теперь его рука легла на её талию, палец просунулся под пояс ажурного корсета. Виктория вздрогнула — муж уехал на аукцион антиквариата.

— Она тоже любила кружева, — Артём прижал её к сундуку, пахнущему нафталином и детскими страхами. — Пока не попыталась сбежать.

Виктория хотела закричать, но его губы перекрыли звук. Поцелуй был горьким, как цианистый калий. Артём разорвал чулки ножом для вскрытия писем, приковал её наручниками к железному кольцу в полу.

— Папа учил меня реставрации, — он провёл кистью с клеем по её внутренней стороне бедра. — Сломанные куклы... их надо чинить жёстко.

Артём разорвал корсет ножницами для медной проволоки. Виктория вскрикнула, но звук потонул в скрипе фарфоровых конечностей кукол. Он привязал её к старинной колыбели, используя ленты от свадебных платьев матери.

— Лора никогда не плакала, — он провёл лезвием по внутренней стороне её бедра, оставив тонкую красную линию. — Папа ненавидит слёзы.

Его член ударил по клитору, обёрнутый в замшевую перчатку для чистки антиквариата. Виктория выгнулась, кусая губу до крови. Артём засунул ей в рот голову куклы, янтарные глаза впились в нёбо.

— Лижи, — приказал он, двигая куклой как фаллоимитатором. — Это её язык был таким же холодным.

Он вошёл без предупреждения, разрывая сухую плоть. Виктория завыла, но Артём зажал ей нос, заставляя дышать через куклу. Её тело, предавшее разум, сжалось вокруг него в спазмирующем танце.

— Смотри! — он приставил зеркало к её лицу, где отражалась Лора с её глазами. — Ты кончаешь лучше покойницы.

Виктория кончила со стоном, в глазах мелькали обрывки: фарфоровые пальцы в её волосах, капли спермы на кукольном платье, свой собственный взгляд, сливающийся с янтарным. Артём вытащил член, обрызгав куклу.

— Теперь вы сёстры, — прошептал он, вставляя Лоре в рот её окровавленное бельё.

После он вымыл её щёточкой для чистки статуэток, вода в тазу стала розовой. Виктория дрожала, но когда его палец вошёл в анус, смазанный лаком для фарфора, её тело снова затрепетало.

— Завтра, — пообещал Артём, запечатывая её губы клеем «Момент», — будем красить тебя под майолику.

Виктория кивнула, чувствуя, как клей стягивает кожу. В углу чердака Лора улыбалась новыми глазами.

После он купал её в ванне с ледяной водой, как чистят антиквариат.

— Ты моя теперь, — говорил он, расчёсывая её волосы гребнем из слоновой кости. — Живая кукла.

Когда муж вернулся, Артём подарил ему обновлённую Лору — с новыми янтарными глазами, слишком похожими на Викториины. Муж похвалил сына за «преданность семейным ценностям».

Виктория носила высокие воротники, скрывая синяки. По ночам слышала, как Артём настраивает старый музыкальный ящик в детской. Мелодия «Спят усталые игрушки» звучала как похоронный марш.

В день своего 40-летия она нашла в шкатулке новые глаза — из голубого стекла. Записка гласила: «Пора менять взгляд». Виктория улыбнулась, впервые за годы, и надела ожерелье из фамильного серебра.

— Ты идеальна, — сказал Артём, ломая ей палец, чтобы вставить кольцо Лоры. — Почти как живая.

Он не заметил, как яд из перстня просочился в его вино. Виктория наблюдала, как он бьётся в судорогах, держа в руках куклу с её глазами.

— Реставрация окончена, — прошептала она, закрывая сундук с новым экспонатом.