Дождь стучал в панорамные окна пентхауса, но звук тонул в рёве саксофона из колонок. Я потягивала виски, наблюдая, как Никита разливает по бокалам наш третий боттл. Ему 23, но он обращался с бутылкой «Далмор» как ветераны — одной рукой, не глядя, с лёгким хрустом льда.

— Папа просил передать, — он протянул конверт с логотипом аукционного дома. — Твои картины сняли с торгов. Опять.

Я взяла бумагу дрожащими пальцами. Письмо пахло его одеколоном — сандалом и чем-то металлическим. Муж не звонил уже неделю. С тех пор, как Никита показал ему видео, где я пьяная танцую в одном чулке.

— Ты специально! — швырнула стакан в стену. Виски разлилось по Пикассо, купленному за миллион.

Он рассмеялся, подошёл, вытирая ладонью брызги с моей щеки.

— Ты прекрасна, когда злишься, — его губы коснулись мочки уха. — Как та пантера, которую папа застрелил в Африке.

Я оттолкнула его, но споткнулась о ковёр. Никита поймал за талию, уронив на диван. Его колено впилось между моих бёдер, руки заковали запястья над головой.

— Скажи «стоп», — прошептал он, прижимаясь эрегированным членом к животу. — И я уйду.

В окне отражались наши силуэты: его мускулистая спина, мое бледное тело в разорванном платье. Я закрыла глаза, чувствуя, как страх смешивается с давно забытым желанием.

— С...

Он впился губами в шею, оборвав слово. Зубы разорвали кожу, язык лизнул кровь. Моё тело выгнулось само, ноги обвили его поясницу.

— Знала, что ты шлюха, — он рвал бельё, как подарочную бумагу. — С первого дня, когда вошла в наш дом с этим фальшивым жемчугом.

Его пальцы впились в грудь, ногти оставили полумесяцы. Я застонала, ненавидя себя за влажность между ног. Никита провёл головкой члена по губам, смешивая слюну с моей помадой.

— Лижи, мамочка, — он всунул в рот на полминуты, потом резко отстранился. — Нет, сегодня ты заслуживаешь большего.

Он перевернул меня, прижав к спинке дивана. Руки скрутил ремнём от часов мужа. Холодный пол под коленями, запах кожи и унижения.

— Проси, — он водил членом по анусу, смазанному оливковым маслом с кухни.

— Нет...

Удар по ягодицам оглушил. Ладонь оставила отпечаток.

— Проси правильно.

— П-прошу... — слёзы капали на паркет.

— Прошу, сынок.

Он вошёл резко, разрывая мышечное кольцо. Я завыла, но саксофон заглушил крик. Никита дёргал за волосы, заставляя выгнуть спину.

— Ты... уже... не мачеха, — он задыхался, вгоняя глубже. — Ты... моя... сучка.

Боль сменилась странным наслаждением. Я кончила, кусая диванную обивку, когда он ударил по клитору. Никита вытащил член, кончив мне на спину. Сперма стекала по позвоночнику, как слеза.

— Папа звонил, — сказал он, застёгивая джинсы. — Вернётся через час.

Я лежала, слушая, как он напевает в душе. Тело ныло, но между ног пульсировало приятное тепло. Встала, подошла к зеркалу — синяки на бёдрах, макияж размазан в харли-квиннский грим.

На столе нашла новый каталог его выставки. На обложке — фото моего лица в момент оргазма. Название: «Семейные ценности».

Дверь лифта щёлкнула — муж вернулся. Я накинула халат Никиты, пахнущий его потом. Встретила супруга поцелуем, зная, что на губах осталась сперма сына.

— Как прошёл вернисаж? — спросил он, снимая пальто.

— Превосходно, — ответила я, поправляя ошейник под воротником. — Мы создали нечто... бессмертное.

Никита вышел из ванной с полотенцем на бёдрах. Наши взгляды встретились. Он подмигнул, поднося палец к губам — наш секрет.

Ночью муж храпел, а я листала каталог. На последней странице — фото Никиты, целующего мой след от ремня. Подпись: «Искусство требует жертв».

Я достала из тумбочки нож для бумаги. Гладила лезвие, представляя, как вонзаю его ему в живот. Или себе в грудь. Или...

Стук в дверь. Никита вошёл без стука.

— Скучно без меня? — Он повалил на кровать, раздвигая мои бёдра.

Муж повернулся на бок, продолжая храпеть. Никита ввёл два пальца, улыбаясь моей мгновенной влажности.

— Твоя очередь, — прошептал он, кладя нож мне в руку. — Сделай нас бессмертными.

Я провела лезвием по его груди. Капля крови упала мне на губы. Он застонал, входя глубже.

На рассвете муж нашёл нас спящими в обнимку. Думает, что это «примирение после ссоры».

Он не видит нож под подушкой. Не видит, как Никита целует мои раны. Не видит, что мы уже умерли — и воскресли в новом, чудовищном искусстве.

А завтра будет новая сцена. Новая кровь. Новый шедевр.

Мы танцуем этот стеклянный танец, зная, что однажды порежемся насмерть. Но пока музыка играет — я его мачеха, его муза, его вечная пленница.